Название: Хацумомо Красная Лисица
Автор: Нуремхет
Фандом: InuYasha
Персонажи: наемники Шичининтай, женщина по имени Хацумомо Красная Лисица, ее дочь Джанко
Рейтинг: PG-13
Состояние: завершен
Описание: немного о том, почему деревня, на которую должно было пасть проклятие Шичининтай, все-таки уцелела.
Размещение: с указанием авторства и ссылкой на первоисточник.
Читать
Меня зовут Джанко, и я живу в этих краях больше двадцати лет. При мне даймё собирали бесчисленные войска - и не вспомнишь, сколько человек лежит в этой земле; при мне у подножия священной горы построили могилу Шичининтай - мы носили к ней цветы и ракушки, когда были детьми. Не потому, что боялись проклятия - в те годы нескончаемых войн мы вообще мало чего боялись - просто нужно было чтить все могилы, и ни одна не должна была оставаться без подношений. И мы чтили, пока взрослые не отучили нас ходить к подножию горы.Эта история произошла десять лет назад, когда я уже вышла из детского возраста, но еще не стала женщиной, а потому чувства мои были особенно остры, и мне казалось, что я вижу и слышу больше, чем люди, окружающие меня. Матушка моя, Хацумомо по прозвищу Красная Лисица, была доброй женщиной, и, хоть я не знала отца, мы никогда ни в чем не нуждались. К матушке приходили люди со всех окрестных селений, и в нашем доме редко бывало пусто. У кого-то заболел вол, а кто-то потянул ногу, хозяйка из долины хотела узнать, как готовить рисовые шарики с яблоками, а соседка спешила поделиться свежими новостями из города. И все они несли с собой овощи и фрукты, бобы и рис, помогали починить крыльцо или перешить юката. Люди любили матушку и любили меня, потому что я была ее дочкой. Я знала каждого в этих краях, и ни одна новость не проходила мимо моих ушей.
В тот день темнеть начало поздно, и мы долго не ложились спать. Я перебирала ракушки, из которых хотела сделать себе ожерелье. Матушка стояла на крыльце и обмахивалась надтреснутым веером, купленным на ярмарке в городе несколько лет назад. Вечер был жарким и тихим, такие редко выдавались в это неспокойное время. Когда на небе взошла первая звезда, на границе леса показались люди. Матушка привычно подняла веер, чтобы помахать им рукой - она махала рукой каждому, будь то знакомый или впервые встреченный. Мне казалось, людям должно нравиться такое приветствие, и тогда я решила, что тоже буду приветствовать всех, кого вижу, тогда у меня будет много друзей, как у матушки. Но в тот вечер ее рука, поднятая в привычном дружелюбном жесте, на миг замерла. И этого мига хватило, чтобы у меня в душе поселилась тревога. Я поднялась и вышла на крыльцо, встав рядом с матушкой. Теперь я могла видеть, что смутило ее, и, бесстрашное дитя войны, я почувствовала неприятный холодок в пальцах. Из леса определенно выходили люди - но что это были за люди. Четыре человеческие фигуры, и за ними - три нечеловеческие. Они заметили матушкино приветствие, и теперь шли к нам - медленно, как будто их что-то останавливало. И, приглядевшись, я увидела, что двое из них несли на своих плечах третьего, бессильно повисшего между ними.
Матушка сбежала по крыльцу навстречу идущим, и я слышала, о чем она говорила с одним из них.
- Ты жрица? - спрашивал ее юноша со злыми глазами и длинной косой, одной рукой поддерживая товарища, а другой сжимая чудовищных размеров оружие, клинок которого прикрыт был плотной темной тканью.
- В этих краях нет жриц, - отвечала матушка. - Мой дом не храм, но я могу помочь вашему товарищу, если вы оставите его у меня.
- С чего нам тебе верить? - подозрительно произнес второй человек, держащий раненого. Он был массивен и широкоплеч, что-то безумное сверкало в его глазах, но, сколько я ни смотрела, так и не могла поймать этой искры помутненного рассудка.
- Спросите любого здесь, и они скажут, что я никому не отказываю в помощи, - отозвалась матушка.
Раненый приподнял голову - даже в сумерках можно было видеть, как бледно его лицо.
- Женщина... - произнес он хрипло, и такое недовольство было в его голосе, что я всерьез усомнилась - так ли страдает он от раны, если в нем осталось столько жизни.
- Проходите в дом. - Матушка кивнула в сторону входа. - Оружие сложите у стены. Да, и вы тоже проходите, не стойте тут, - бросила она четверым, оставшимся чуть поодаль.
Мне было боязно и любопытно одновременно. Я смотрела, как юноша с косой и массивного сложения мужчина вносят раненого в дом. Щеки его были бескровны, и на какой-то миг мне показалось, будто длинные темные треугольники, похожие на клыки, тянутся по ним от глаз - то ли татуировка, то ли боевая раскраска.
- Кладите сюда. - Я указала на свой футон, уже разобранный ко сну. - Разденьте его.
Яркое, украшенное цветами юката было сброшено на корзину у стены, оставалось только головой покачать - уж сколько странного мы видали в этих местах, но мужчин, одетых в женское платье, пускай и поверх доспеха, не встречали. К женскому платью была еще сапфировая шпилька в волосах и ярко накрашенные губы.
- Что ты так смотришь, девчонка... - пробормотал он, дыша тяжело и хрипло. По бледному лицу градом катился пот. Кровь бежала между его ребер, густая и темная. Я не раз видела раненых, но никогда - так близко, и от запаха и вида такого количества крови меня замутило.
- Джанко, отойди от него, я им займусь, проведи наших гостей в дом! - раздался повелительный голос матушки.
Я бросилась на крыльцо чтобы встретить четверых оставшихся воинов. Мне было страшно от вида крови, но от их облика сделалось еще страшнее. Лишь один среди них напоминал человека - его бледное лицо показалось мне умным и спокойным, так выглядели монахи, изредка проходящие по нашим местам. Второй был ростом мне до пояса и весь закутан в белое, словно призрак - только глаза, огромные жабьи глаза с распухшими веками виднелись на закрытом лице и не вызывали желания увидеть больше. Двое других были громадны - но не как тот, что нес раненого - нечеловечески, чудовищно громадны. Один из них был вдвое выше и втрое шире меня, пластинчатый его доспех был усеян шипами, а вместо левой руки торчало металлическое орудие, подобных которому я никогда раньше не видела и вряд ли когда-нибудь увижу. Но больше остальных поразил меня последний - он был втрое выше взрослого мужчины и выглядел мифическим великаном, из тех, что водятся в лесах и не прочь закусить мелкими демонами, а там и заплутавшими путниками.
Дом был большим и старым, но высоты его потолков едва хватило, чтобы этот исполин смог выпрямиться в полный рост. Матушка искоса глянула на собравшихся, пробормотала себе что-то под нос и велела мне:
- Джанко, принеси воды и железный прут, живо!
- Зачем прут? - услышала я голос раненого и немного злорадно отметила, что в нем прозвучало беспокойство.
- Нужно остановить кровь.
- Помолчал бы уж, - на сей раз фыркнул большой человек, тащивший его. - Или хочешь истечь тут как подстреленный заяц и никогда больше не взять меча в руки.
Когда я принесла бадью с водой и прут, раненый хрипло смеялся, морщась от боли.
- Нет уж, чтобы я меч...
Потом матушка начала осторожно очищать влажной тряпицей края раны, и ему стало не до разговоров. Воздух наполнился запахом крови, вода в миске сделалась розоватой, затем красной, затем почти черной, и матушка велела мне сменить ее. В это время воин с лицом монаха положил железный прут на раскаленные угли очага, к запаху крови примешался запах горячего металла. Когда я второй раз выходила выплеснуть грязную воду во двор, из дома донесся голос матушки:
- Подержите его.
... а затем жуткий звук, похожий на придушенный крик бьющегося в агонии существа.
Когда я вошла в дом, к запахам крови и металла добавился запах паленой плоти. Раненый, весь в поту, с помутневшими от боли глазами едва скользнул по мне взглядом, и я внезапно почувствовала к нему острую жалость. Присела на колени у его изголовья, положила ладонь на горячий, покрытый крупными каплями лоб.
- Все закончилось. Ты отлично держался.
- Осторожней, девочка, - засмеялся коротышка в белом. - Джакотсу терпеть не может женщин, как бы он не прикончил тебя, когда войдет в силу.
- Я думаю, ему сейчас все равно, какого мы пола, - хмыкнула матушка, и наемники усмехнулись понимающе.
Обтерев раненому лицо и плечи влажной губкой, матушка выдала мне ступку и пестик и велела измельчить лекарственную смесь из кореньев и трав в ее кладовой. Уже уходя, я услышала, как она сказала юноше со злыми глазами, указывая на длинный порез, тянущийся по его шее и скрывающийся под воротом:
- Дай и тебя посмотрю, что ли.
- Это просто царапина, - отвечал он, но все же разделся и позволил матушке убедиться, что это действительно всего лишь царапина.
Когда я вернулась в комнату снова, наемники сидели полукругом, оставив оружие у стены - я никогда еще не видела таких странных клинков, а что представляет собой черный железный цилиндр высотой мне до груди - и вовсе было не определить. Засмотревшись на оружие, я не сразу услышала, что матушка зовет меня, и обернулась только тогда, когда она повторила насмешливо:
- На что ты засмотрелась, Джанко? Уж не мужское ли ремесло тебя привлекает?
Наемники заулыбались, глухо хохотнул человек с металлической рукой - голос его оказался таким же металлическим - а матушка, приняв из моих рук ступку, принялась накладывать зеленовато-коричневую, остро пахнущую смесь на прижженную рану. Джакотсу, или как там называли его товарищи, тихо охнул, но больше не издал ни звука. Когда я резала ткань для бинта, он уже спал - болезненно и крепко, как могут спать только люди, идущие на поправку после тяжелого недуга.
Матушка распорядилась отнести его в другую комнату, и исполинский человек, похожий на древних великанов, легко, словно пушинку, перенес раненого в своих огромных ладонях. Пол старого дома дрожал от его шагов.
- Я и Джанко будем спать в той комнате, чтобы наблюдать за вашим товарищем. Но, думаю, он проспит крепко до середины ночи, если не до рассвета, а там и до полудня. Завтра рана начнет заживать, это потребует много сил, у него может начаться лихорадка. Если вы не можете задержаться здесь, оставьте его в моем доме - он встанет на ноги к вашему возвращению. Ну, а сейчас, - она поднялась, - я предлагаю вам поесть и ложиться спать. У нас есть онигири и немного овощей - не самое роскошное пиршество, но, уверена, вы видали и скромнее. Джанко, принеси гостям еды.
Рисовые шарики и тыкву разделили между гостями и хозяевами, хотя я почла за лучшее отдать свою долю громадному человеку - он выглядел голодным, и это, учитывая его размеры, заставляло опасаться, а я из-за недавних переживаний голодна не была. Наверное, вспомни я запах прижигаемой плоти - и меня вырвало бы первым же куском. Матушка и наемники, судя по всему, мало обращали внимания на такие мелочи, а может быть, просто очень устали, чтобы обращать.
Когда трапеза была окончена, матушка достала несколько одеял и выдала их гостям, виновато разведя руками, потому что лишних футонов у нас не было, да и не все присутствующие смогли бы разместиться на футонах.
Я не помню, ложилась ли матушка в ту ночь вообще. Когда я засыпала, она сидела у изголовья раненого вместе с тащившим его человеком - кажется, Суикотсу - по его словам, он когда-то был врачом. Когда я выпала из сна в вязкий полумрак раннего утра, голос матушки доносился с крыльца - на сей раз она беседовала с юношей, похожим на кошку, чье оружие поразило меня размерами при первом взгляде. Я поняла, что наемники уйдут не дожидаясь рассвета, и захотела встать и попрощаться, но сон снова принял меня в свои объятия, и я проспала крепко до самого восхода.
Когда я только скатывала футон, матушка была уже на ногах, я слышала, как она возится в соседней комнате. Раненый лежал у противоположной стены и, судя по всему, так и не просыпался. Я осторожно приложила ухо к его груди и, удостоверившись, что он все-таки дышит, вышла из комнаты, чтобы помочь матушке.
- Я иду сегодня в долину, у господина Такеши заболела дочка. Оставляю тебя здесь за главную, и, если мне придется задержаться на ночь, ничего не бойся и не выходи на улицу после наступления темноты. Если раненый проснется и попросит пить, дай ему воды, если попросит есть - дай бульона, если начнется лихорадка - охлаждай его лоб и плечи влажной губкой и в середине дня смени повязку.
"А если он встанет и придушит меня?" - хотелось спросить мне, но я решила, что это было бы слишком по-детски, а я больше не ребенок. Матушка поцеловала меня на прощание, взяла узелок с травами и ушла.
Я два раза сходила к колодцу, принесла воды, затем подмела дом и сняла с веревки, натянутой между ветвями дерева во дворе, выстиранное матушкой юката нашего гостя. Потом навестила и самого гостя: он еще спал, но сон его был уже не так крепок, и, когда я осторожно разрезала старую повязку и начала разматывать бинт, наемник проснулся.
- Больно? - спросила я первое, о чем можно было подумать.
Он удивленно моргнул, затем замер, словно прислушиваясь к своим ощущениям, и произнес хрипловато:
- Вроде нет.
Затем помолчал еще немного, и, скривившись, будто я причинила ему боль, проговорил:
- Дай мне воды.
Я поднесла ему пиалу и приподняла его плечи, чтобы он мог пить. Левая рука его безвольно лежала вдоль тела - она была здорова, но, двигая ею, он мог разбередить рану и, похоже, сознавая это, держал пиалу правой.
- Еще. - Его голос был слаб, но в нем уже прорезались требовательные нотки.
Я поднесла пиалу снова, украдкой разглядывая гостя. Если бы я не видела его плеч и груди, я решила бы, что передо мной девица - а именно так, верно, и казалось тем, кто видел его в ярком, расписанном цветами юката, скрывающем фигуру. Лицо у нашего гостя было несомненно девичьим, и это только подчеркивали ярко крашеные губы и звонкий, так, похоже, и не сломавшийся в положенное время, голос, который вполне можно было принять за голос молодой женщины.
- Ай, дура, что ты делаешь!
Приставшая к ране повязка оторвалась с жутким хрустом, из-под снятого бинта вытекла тонкая струйка сукровицы.
- Извини, - пробормотала я.
- Еще раз так сделаешь - я тебе шею сверну, - выдохнул он, отирая дрожащей рукой разом вспотевший лоб.
Силы в его руках даже сейчас хватило бы, чтобы осуществить угрозу, поэтому дальше я действовала осторожно и медленно, под конец мы оба едва не заскучали.
- Теперь нужно наложить новую, - заявила я, когда работа была закончена.
Раненый разочарованно вздохнул, но прекословить не стал, приподнявшись на локтях и позволив мне сначала очистить края раны, а затем вновь наложить на нее повязку, пропитанную лекарственной смесью.
- Вот и все, можешь отдыхать, - сказала я довольно, закрепляя бинт под его правой подмышкой.
Он снова откинулся на подушку, и, несмотря на восковую бледность его лица, ярко крашеные губы сложились в улыбку. Подумав, что сейчас он в хорошем настроении, я решила, что мне не представится лучшего времени удовлетворить свое любопытство.
- Тебя зовут Джакотсу?
- Дааа, - заулыбался он. - А ты Джанко, так?
- Приятно познакомиться. - Я шутливо поклонилась, и он попытался проделать то же самое, но в лежачем положении это вышло просто смехотворно, и он, первым поняв всю нелепость происходящего, расхохотался, вновь откинувшись на подушку.
- Вы с товарищами наемники?
- Ага. - Подложил под голову правую руку, чтобы устроиться поудобнее. - Шичининтай - слышала когда-нибудь о таких? Впрочем, - он снова рассмеялся, - кто же о нас не слышал в этих краях.
- Воистину кто уж о вас не слышал. - Я сама испугалась ехидства, прозвучавшего в моем голосе.
Джакотсу фыркнул, вперив в меня недоверчивый взгляд.
- А у тебя кровь разве не стынет в жилах от слухов, которые о нас ходят?
- Мой отец погиб на войне, когда ты еще меч держать не умел; у этих мест за то время, пока я живу, трижды сменился хозяин; когда мне и подругам было по семь лет, мы утром играли, а вечером рыли могилы; и ваши зверства, - я набрала в грудь воздуха, - не больше зверств тех людей, которые грызут друг другу горло из-за клочка земли, населенной такими, как я. Не будь здесь всех этих войн, и вас бы тут не оказалось.
Джакотсу хмыкнул, на миг его лицо приняло озадаченное выражение, словно он пытался думать над моими словами, но затем, похоже, легкий нрав его взял верх, и наемник усмехнулся, разминая шею.
- Наверное, ты права, бесстрашная девочка. Скоро я встану и покажу тебе, что умею, но сейчас, - он беспомощно развел руками, - показывать свои умения должна ты.
Мы помолчали немного, каждый думал о своем.
- Расскажи о твоих товарищах, - попросила я, наконец. - Кто этот юноша с косой? Что за странное оружие при нем?
- Это Банкотсу, старший братец, первый из нас. Когда-то мы бродили по земле только вдвоем, он искал себе достойного противника, но так, похоже, и не нашел, и тогда заявил мне, что хочет собрать небольшой отряд наемников и идти на войну. - Джакотсу усмехнулся, и я подумала, что его легкая, склонная к веселью природа заставляет его смеяться даже сейчас, когда каждое усилие отзывается болью в рассеченном боку. - Я хотел, чтобы мы набрали симпатичных парней, а братца больше интересовала сила, а в итоге - сама видишь, что вышло - но это не так уж плохо. Что до меня, то я посмотрел бы на того, кто попробует в здравом уме к нам сунуться.
- Вон уже сунулись, - я кивнула на его перетянутый бинтами бок.
- Это так, по неосторожности, - легкомысленно отозвался Джакотсу. - Не увернулся вовремя от своего же меча - можешь смеяться, девочка. Ренкотсу чуть не довершил начатое, угробив меня прямо на месте, никогда не видел его в таком гневе. Да ты и сама, наверное, можешь представить...
- Ренкотсу - это человек, похожий на монаха?
- На монаха? - Наемник удивленно уставился на меня. - Ты считаешь, он похож на монаха? Он самый образованный из нас и самый одаренный. Видела руку Гинкотсу? Это он сделал, когда тот потерял свою настоящую. А его плюющие огнем машины? Я два дня только и делал, что рассматривал их, и - веришь - так и не понял, как Ренкотсу удалось такое соорудить!
Мне нравилось слушать его, он рассказывал про удивительный, хотя и с детства знакомый мир, и я расспрашивала бы его еще долго, да и сам он, судя по всему, был словоохотлив - может быть, чтобы отвлечься от боли, а может, по природе своей. Но на крыльце раздались шаги, а затем голос старой Тен позвал:
- Джанко! Госпожа Хацумомо! Дома кто-нибудь есть?
- Тетушка Тен пришла, я оставлю тебя ненадолго, - сказала я наемнику, поднимаясь.
... С тех пор как старая Тен похоронила своих сыновей, а дочери вышли замуж в другие села, она часто приходила к матушке. Я никогда не слышала, о чем они разговаривали, но могла предположить, что о детях. Возможно, думалось мне, и у меня были старшие братья или сестры, которые не дожили до моего рождения. Я никогда не спрашивала матушку об этом.
- Здравствуйте, тетушка, - приветствовала я старую Тен. - Матушки дома нет, к сожалению, она ушла в долину, к больной дочке господина Такеши.
- Я пришла не к Красной Лисице, Джанко, - покачала головой тетушка, - а к тебе.
- Ко мне?
Сколько я себя помнила, во время визитов старой Тен я всегда сидела на крыльце или в другой комнате, пока гостья беседовала с матушкой. Какие дела у нее могут ко мне быть?
- Ты растешь красивой девушкой, Джанко. Моя старшая дочь была похожа на тебя. Если бы вы были ровесницами, наверняка могли бы подружиться. Я пришла... - она тяжело вздохнула и сунула сухую коричневую руку в складки широкого рукава, - чтобы принести тебе подарок. Это ожерелье моей старшей дочери, ей подарил его жених. Она так ни разу и не надела его, не успела, а младших своих дочерей я не видела уже очень давно и не знаю даже, живы ли они и есть ли у меня внучки твоего возраста, чтобы передать им.
Ожерелье было из мелкого круглого жемчуга. Жены и дочери сёгунов не носили таких, но жена зажиточного горожанина вполне могла себе позволить. Я растерянно протянула руки, принимая подарок, который так и не побывал на шее давно погибшей девушки.
- А что стало с женихом вашей дочери? - спросила я. Ответ был известен, но нужно было о чем-то спросить, чтобы прервать повисшее молчание.
- То же, что и с большинством мужчин из этих мест. Ты очень похожа на Изунеми, Джанко, но, надеюсь, твоя судьба сложится счастливее.
Я в этом очень сомневалась, однако мне тоже отчаянно хотелось верить. Я угостила старую Тен саке, и мы сидели в большой комнате, как некогда она сидела с матушкой, и говорили. И я казалась себе уже совсем взрослой, и это было далеко не так упоительно, как представлялось раньше.
Тетушка Тен ушла, когда солнце перевалило далеко за полдень, а у меня на руках осталось ожерелье ее мертвой дочки и раненый наемник.
... Джакотсу был неподвижен и бледен, глаза его оставались полуприкрыты, щеки пылали. Положив ладонь ему на лоб, я ощутила, как горит он под моей рукой. Горели плечи его, грудь, горело все тело. На несколько долгих, мучительно долгих мгновений мне показалось, что он умирает, только потом я смогла вспомнить, что матушка говорила о лихорадке при заживлении раны. До темноты сидела я у его изголовья, стянув одеяло, обтирала влажной губкой его лицо и грудь.
Наступила ночь, а матушка так и не появилась. Я редко оставалась дома в одиночестве, и тогда мне казалось, что за тонкими стенами рыщут голодные мононоке, которым достаточно одного всхлипа, одного громкого вздоха, чтобы определить, где я прячусь, и разнести в щепы не могущий укрыть меня дом. Демоны никогда не приходили, но я чувствовала их дыхание за стеной, слышала почти беззвучные взмахи их крыльев и визгливые жуткие голоса. И не было широкой материнской ладони, чтобы повелительным жестом отослать кровожадную ораву прочь, я была одинока и беспомощна.
Сегодня я была той самой ладонью.
Демоны ходили за стенами, кричали и плакали, шептали тысячей голосов - а может, эти звуки рисовало мое воображение, разыгравшееся к ночи. Но сегодня я не могла позволить себе бояться. Важность возложенной на меня задачи не давала пустить в сердце страх, и, расхрабрившись, я уже примеривалась, каково будет взять в руки меч Джакотсу и отбиваться им от тех демонов, которые проберутся в дом. Но до конца ночи в дом никто не пробрался, кроме ветра, и, утомленная дневными переживаниями, я не заметила, как уснула.
Разбудил меня оглушительный хохот, настолько неуместный в беспокойном моем сне, что я подпрыгнула где сидела и только потом открыла глаза. Наемник на футоне заходился смехом, вытирая слезы, выступившие то ли от боли, то ли от полноты чувств.
- Что такое?
- Ты себя видела, когда спишь? - выдавил он сквозь хохот, охнул от боли в боку, но продолжал смеяться.
Мне захотелось его треснуть, и еще на некоторое время я всерьез задумалось о нравственной составляющей этого вопроса: он и сейчас сильнее меня, но он ранен, и, если я его ударю, получается, что я подниму руку на слабейшего... Мои душевные терзания были прерваны жизнерадостным голосом матушки, раздавшимся с крыльца:
- Ну, что, вы там друг друга еще не поубивали?
Я бросилась к матушке, радуясь, что короткий день моей ответственности закончился и теперь я снова могу быть дочерью. Взрослеть оказалось не так приятно, как я представляла. Жена господина Такеши в благодарность вручила матушке целую корзину различной снеди, и, пока я разглядывала гостинцы, матушка хозяйским взглядом осматривала дом.
- А как наш гость, поправляется?
- Быстрее, чем ты можешь себе представить, - пробормотала я.
- Это хорошо. Надо бы его навестить.
Когда мы зашли в комнату, где лежал Джакотсу, взору моему явилась следующая картина: раненый достал из ножен свой меч - большой, изогнутый, расширяющийся от рукояти к клинку - прислонил его к стене и с придирчивостью иной красавицы разглядывал в нем свое отражение. На шее наемника я увидела жемчужное ожерелье - вчерашний подарок старой Тен.
- Красиво, правда? - Джакотсу повернулся к нам.
Матушка сдавленно хихикнула, я удержалась от смеха, но слова вырвались сами:
- Ты знаешь, что ты ужасно странный?
- Тебя не спросил, - фыркнул наемник, снимая ожерелье и кладя его на сундук у стены.
- Ну, я вижу, дело идет на поправку, - весело проговорила матушка, не давая мне вставить слова. - Как ты себя чувствуешь?
- Лучше не бывает.
- Не верь ему, матушка, он всю ночь сегодня в бреду метался, я еле успевала губку мочить, так быстро она на нем высыхала.
- Ну, это уж я сама посмотрю. Джанко, приготовь обед. Если наш гость действительно идет на поправку, он должен быть голоден.
... Джакотсу провел у нас еще почти десять дней. Рана затягивалась быстро, видимо, природа не обделила его здоровьем телесным. Зато определенно обидела душевным - это я поняла на восьмой день нашей совместной жизни, когда он впервые после того, как переступил наш порог, взял в руки меч. Я никогда не видела такого оружия раньше - клинок будто раскладывался на сотню новых, таких же больших и смертоносных, но более тонких, сперва мне вообще показалось, что Джакотсу управляется с невидимым мечом. Он сделал только один взмах, и дерево, на ветвях которого мы сушили одежду, рухнуло, перерубленное пополам. Особенно жутко это выглядело оттого, что наемник стоял от этого самого дерева в сотне шагов. Новый взмах - и лезвия вернулись обратно, сложившись в меч, который при всем желании нельзя было отличить от обычного.
- Ах, как приятно снова взяться за оружие, - вздохнул Джакотсу, поводя плечами. - Только в такие мгновения я и чувствую себя живым.
Я застыла с бадьей в руках, так и не донеся выстиранную одежду до бесполезных уже ветвей. Матушка хмыкнула оценивающе, но, судя по всему, не была ни особенно поражена, ни испугана.
- У тебя хороший меч, Джакотсу, береги его, - произнесла она, удаляясь в дом. - И придумайте до завтра, что можно сделать с этим деревом.
Долго думать не пришлось: дерево очень быстро разобрали односельчане, а из ветвей по просьбе матушки сделали две жерди, которые мы поставили во дворе и натянули между ними веревку. Джакотсу со скучающим видом наблюдал за нашими трудами. Чем больше он шел на поправку, тем больше скучал - судя по всему, размеренная жизнь тяготила его, и в последние дни матушка взяла привычку припрягать его к домашней работе - той, где требовалась большая сила. Правда, слишком нагружать его она боялась - как бы рана не открылась снова. Сначала наемник воротил нос от работы и сыпал проклятиями и угрозами, но потом скука, похоже, одолела его вконец, и он уже не ворчал, когда матушка посылала его за водой.
На двенадцатый день матушка сказала нам за ужином, что завтра в городе намечается большая ярмарка и она хочет сводить нас обоих туда, дабы мы могли развлечься. Мы отозвались с воодушевлением: я давно не бывала в городе, а для Джакотсу в последнее время слово "развлечься" стало своеобразной приманкой. Я подумала, что такие люди, как он, не могут жить подолгу на одном месте, занимаясь одним и тем же делом - для этого у них слишком широкая и жадная до нового душа. Может быть, именно эта широта и заставляет таких людей искать себе все нового и нового веселья, иногда кровавого. Джакотсу не казался мне злым, но он был жесток, и я при всем желании не могла бы назвать подобного человека своим другом.
... На следующий день я решила, что все-таки могла бы. Мы пробирались через пеструю толпу, и я старалась не потерять из виду сапфировую шпильку в волосах Джакотсу и высокую матушкину прическу. Солнце стояло высоко и грело жарко, рука, держащая большую корзину, быстро стала мокрой и скользкой, но мне все равно было радостно от ярких красок и множества людей вокруг. Матушка провела нас в лавку, где улыбчивая женщина шила на заказ и продавала готовую одежду - от простых хлопковых рубашек до нарядных шелковых кимоно. Денег у нас было немного, матушка хотела купить ткани себе на юката, а мне присмотреть красивый пояс к совершеннолетию, но Джакотсу снова удивил нас, хотя мне казалось, что поражаться его причудам дальше уже некуда. Бросив женщине тяжелый бархатный мешочек с отчетливо звякнувшими в нем монетами, он произнес:
- Покажи мне и этим госпожам твои лучшие юката.
Увидев содержимое мешочка, женщина торопливо закивала и начала вынимать из сундуков и снимать с жердей наряды, подобные которым я видела только на богатых горожанках. Сглотнув от внезапно подступившей робости, я протянула руку к белому, расписанному алыми цветами кимоно, и хозяйка лавки ободряюще улыбнулась мне. Пока я мерила наряд за ширмой, Джакотсу и матушка бурно что-то обсуждали. Из спора выходило, что наемник выбрал очень красивую вещь, но она ему совершенно не подходит. Я почти не удивилась, когда, выглянув из-за ширмы, увидела Джакотсу перед бронзовым зеркалом в шелковом женском юката, расшитом растительными узорами. Хозяйка лавки, судя по всему, была того же мнения, что и моя матушка, но причуды богатого покупателя - закон для торговца - посему она благоразумно молчала.
- Не учи меня жить, женщина, - завершил спор Джакотсу, поворачиваясь перед зеркалом. - Я беру это.
Из лавки мы выходили в обновках, которыми не стыдно было похвастаться и в столице. Наемник весело насвистывал себе под нос какую-то песенку, матушка в самом добром расположении духа обмахивалась веером, окидывая взглядом опытной хозяйки лавки и лотки. Под конец дня, приобретя еще несколько мелочей, мы набрели на постоялый двор, на первом этаже которого был большой зал для трапез.
- Мы только подкрепимся перед обратной дорогой и все, - сказала матушка.
Посещение постоялого двора прошло почти без происшествий, если не считать того, что подпивший мужчина, судя по всему, такой же крестьянин, как и мы, начал отпускать непристойные шутки в адрес трех женщин, расположившихся неподалеку. Я так и не поняла, что разозлило Джакотсу больше: грубоватая насмешка или то, что его, пускай и по пьяному делу, спутали с женщиной. В тот вечер посетители трапезного зала могли видеть потрясающее по странности своей зрелище: нежная красавица, выпрямившись во весь рост, схватила одной рукой подвыпившего мужчину за горло и с ругательствами, от которых завяли бы уши у старого бродяги, пробила его головой деревянную дверь входа.
Хозяину гостиницы пришлось заплатить. Джакотсу пытался угрожать ему мечом, но матушка отговорила его от убийства и послушно отсчитала нужную сумму. Домой мы возвращались под красным светом заката, притихшие и расстроенные. Только Джакотсу было ничем не смутить в этот день, на щеках его горел румянец, глаза сияли, и невольно его задор передался и нам. Я подумала тогда, что нашлось бы немало людей, которые хотели бы жить как Шичининтай. И очень мало тех, кто действительно смог бы вести такую жизнь. Большинству не хватало их силы, да и что греха таить - их искренности в своем неистовстве.
... Шичининтай пришли к утру следующего дня, до рассвета, разбудив матушку, Джакотсу и меня. Мы трое были помяты и то и дело зевали, наемники же выглядели до отвратительного бодрыми, хотя я была почти уверена, что ни этой ночью, ни, возможно, даже предыдущей сомкнуть глаз им не довелось. Юноша с кошачьими глазами обнимал Джакотсу за плечи и смеялся, коротышка в белом с некоторым злорадством рассказывал, как замечательно они повеселились на службе у Иджимуры-даймё. Джакотсу огрызался, но совершенно беззлобно, этим утром он был незамутненно, бесстыдно счастлив, хоть и тер постоянно заспанные глаза.
- Может, останетесь передохнуть с дороги? - спросила матушка, зевая.
- Нам нужно уходить, - мотнул головой вожак Шичининтай. Отвязав от пояса тяжелый кожаный мешочек, он бросил его матушке, усмехнувшись: - Это тебе - за теплый прием.
Когда мы прощались, я повесила Джакотсу на шею ожерелье старой Тен - если тетушка думала, что оно могло принести мне удачу, то наемнику удача была в тысячу раз нужнее, чем любой женщине. Просияв от этого подарка, как будто я вручила ему алмазную канзаши взамен сапфировой, Джакотсу пожелал мне всяческих благ, и, когда я уже скрылась в доме, услышала с улицы его крик:
- Счастливо оставаться, сестрица Джанко!
Больше я никогда их не видела.
***
... В следующий раз мы услышали о Шичининтай через три месяца. Войска местных землевладельцев объединились, чтобы уничтожить их, и неподалеку от заброшенной деревни в горах наемников загнали в западню.
- Я сам видел! - говорил старый Куросаги, уже несколько десятков лет служивший в войске феодала, что ныне владел нашей землей. - Путь им с одной стороны отсекала скала, а с трех других генерал приказал усеять землю стрелами, чтобы они не могли бежать... Ох и битва там была, ох и битва, как только живым вернулся - не ведаю. А все ж таки одолели проклятых и головы им отрубили!
Страх поселился в душах людей после этих событий, ведь всем от мала до велика было известно, что человек, павший жертвой чужого обмана, не успокоится, пока не изведет всех причастных к его гибели. Такие души не найдут утешения, пока не насытят полностью свою жажду мести, и, если феодалы думают, что войска избавили их от опасности, они ошибаются, потому что казнь принесла куда большую беду, нежели до этого представляли Шичининтай.
Движимые страхом перед проклятием, люди поставили наемникам могилу у подножия священной горы. Их тела и оружие перенесли в это захоронение, только чудовищный клинок Банкотсу остался в замке феодала как напоминание о том, что этот славный господин избавил мир от свирепой Армии Семерых. Мы, дети, приносили на могилу цветы и ракушки - не потому, что боялись проклятия, а потому, что нужно было чтить все могилы и ни одну не оставлять без подношения.
Через год заболела и умерла матушка, и, оставшись в одиночестве в огромном жестоком мире, я повзрослела очень быстро.
***
Меня зовут Джанко, и я живу в этих краях больше двадцати лет. Я рассказываю эту историю, чтобы вы не верили в слух, прошедший пару дней назад, будто Шичининтай поднялись из мертвых. Я не знаю, что раскололо могилу у горы, но я знаю, кто такие Шичининтай, знаю их силу, и знаю, что они не могли вернуться к жизни.
Если бы это оказалось так, мы все давно были бы мертвы.